Стефано Влахович:
Лифт трясет, но он идет вверх

Все статьи

текст: Любовь Антонова
фото: Егор Сачко

Персона

Президент группы компаний «Продукты питания», председатель FIAS о том, что инвестор найдется даже в джунглях Амазонии, что перспективы нового бизнеса, как правило, туманны, и о том, почему в аквариуме нельзя менять соленую воду на пресную

Ассоциации иностранных инвесторов 10 лет. Что за это время произошло, как изменился деловой климат, как вообще себя чувствуют иностранные инвесторы в России и в Калининграде?
— Ассоциация иностранных инвесторов была учреждена официальными представителями иностранных государств, консульствами, торговыми палатами. В нее входят предприятия с иностранным капиталом, работающие в Калининградской области. Такие структуры обычно появляются, когда появляется критическая масса заинтересованных лиц — 20, 30, 40 предприятий, — тогда есть смысл им объединяться и решать вопросы, которые стали общей проблемой.

— Вы знаете эту российскую формулировку «решать вопросы»… Лоббировать интересы, взаимодействовать с властью?
— Существует торгово‑промышленная палата, она говорит от имени большинства коммерческих организаций. Существует РСПП, помогает довести определенные проблемы предпринимателей до властей. Но есть целая категория вопросов, которые не решались никем. Калининградская область как бывшая закрытая зона Советского Союза имеет много мест, городов, поселков, к которым запрещен доступ иностранцам. Очень часто эти зоны никак не символизируются…

— Не регламентируются?
— Регламентируются, но нет знаков, нет карты, на которой было бы написано, что сюда нельзя. Как нам понять, куда нельзя? Ситуация была очень смешная. Допустим, загородный ресторан «Усадьба» находился в зоне отчуждения какого-то полигона, и теоретически, если вы пошли поужинать в «Усадьбу», вас могли лишить визы, потому что вы нарушили закон РФ, совершенно не зная об этом. Хотя там даже меню на английском языке подается. Иностранцам запрещено приближение к границе на 10 километров. Калининградская область невелика, 10‑километровая приграничная зона занимает чуть ли не 40 процентов территории, так что для местных жителей это забавный факт, а иностранцев выгоняют за нарушение правил.

Персона

— Скажите, а случаи реальные были, чтобы выгоняли?
— Конечно! Супруг одного из директоров немецкого завода был депортирован три года назад на этих основаниях.

— Что ассоциация может сделать?
— В результате нашего лоббирования энное количество запретных зон, так сказать, аннулировано. «Усадьба», Янтарный. Я прекрасно понимаю, что, поскольку регион является, в том числе, и военным форпостом, а иностранцы пришли сюда заниматься бизнесом, нечего крутиться у военной базы с крутым фотоаппаратом. Но, с другой точки зрения, не хочется производство крабовых палочек мешать с разведдеятельностью. Другая проблема была связана с визовой поддержкой. Первой реакцией на кризис 2008 года стало сокращение количества рабочих виз для иностранцев. Квоту быстро исчерпали, и производственный персонал начал получать отказы. Как председатель ассоциации иностранных инвесторов я поднял эту тему на встрече с губернатором, который об этом не знал, ну и так далее.

— Удалось решить?
— Конечно, конечно. Все проблемы решаются. Иногда жаль, что в ручном режиме, но это надо делать так, как получается.

— Вернемся к оценке делового климата. Ваш собственный бизнес в Калининграде существует дольше, чем 10 лет?<br />
— Мы начали производство на Калининградском рыбоконсервном комбинате в 1998 году, значит, 17 лет назад. Деловой климат… Иногда кажется, что все движется вперед, сделано три шага, а потом два шага назад, или даже четыре.

— Что привлекало иностранных инвесторов в Россию? Дешевая энергия, рабочая сила, возможность иметь недорогие производственные площади? И как эти преимущества — если они были и есть — трансформируются со временем?
— Основная причина, почему приходят иностранные инвесторы, — это рынок. Может быть, на Аляске дешевая электроэнергия и газ, но там завод мало кто поставит, потому что нет потребителя. В России присутствует, конечно, рынок. Сейчас, с Таможенным союзом, этот рынок включает еще и Казахстан, и Белоруссию, хотя на самом деле доступ в Белоруссию очень эпизодический, потому что там, кроме таможни, есть другие регламентирующие и запрещающие структуры. А когда вы говорите, что бизнес-климат или законодательство имеют значение… Вот очень часто, когда вы принимаете решение инвестировать, вы не понимаете, правильное это или неправильное решение, вы должны гадать, смотреть через туман и пытаться разглядеть контур той цели, к которой движетесь.

— Это всегда так или только в начале? Вы же опытный бизнесмен, принимая решения об инвестициях, вы до сих пор видите туман перед собой?
— Ну, мне кажется, что всегда так. Если вы ждете аплодисментов на ваше решение инвестировать, потому что оно яркое и понятное, то не ждите, потому что в итоге оно может оказаться неправильным.

— Вы называете туманом какие-то внутренние сомнения? Вы никогда не уверены в результате?
— В моем понимании бизнесмен — это человек, который в состоянии просчитывать. В шахматах говорят, что самые серьезные чемпионы просчитывают следующие 10-12 ходов и на уровне интуиции понимают, что будет на двадцатом. Даже Стив Джобс не был уверен. Когда он вернулся в Apple и ему предложили серьезный пакет акций, он отказался, хотя это бы принесло ему до 10 миллиардов долларов. Потому что он тоже не был уверен, что все получится. Повторю, если смотреть на самых успешных инвесторов, они принимали решения, которые в свое время считались даже глупыми. И наоборот, есть множество примеров успешных бизнесменов, инвестиции которых потом оказывались безуспешными.
Вы спрашиваете, почему люди приходят [в Россию]? Люди приходят, потому что им кажется — по каким-то косвенным признакам, — что здесь есть хороший шанс, что получится. В свое время даже была теория гостиницы. Иностранный бизнесмен, который, допустим, прилетел в Москву и осел в хорошей гостинице, скорее всего, и с более высокой вероятностью будет являться инвестором. Понятно почему — потому что хорошая гостиница, хорошо выспался, хорошо поужинал, пошел посмотрел Кремль, вернулся и подумал: и правда, серьезный рынок, надо инвестировать. А другой бизнесмен осел в другой гостинице, у него там багаж украли, плохо поужинал, живот заболел, он повернулся и ушел, потому что другие ощущения, конечно. Сейчас непонятно — три месяца назад казалось, что все очень плохо и плачевно, сейчас кажется, что, может быть, не все так ужасно, как могло бы быть. Но это очень сильно зависит от отрасли.

Персона

Или от политики?
— С политикой мало что можно сделать. Но надо сделать замечание. Политическая неизвестность — это в том числе барьер, который мешает вашим конкурентам здесь осесть. Звучит как-то почти наивно, потому что на самом деле политическая стабильность помогает всем. Я разговаривал с польскими строителями — сейчас у нас идет реконструкция “Балтптицепрома«, — и они очень удивляются. Когда в Польше надо заказать мешалку с бетоном, она в течение двух часов появляется на стройке, а здесь ее надо заказывать за три дня вперед. Процессы, связанные со строительством, почему-то здесь более сложные, более медленные, разрешительный процесс долгий. К сожалению, это серия фильтров, которые в конечном итоге убавляют темп роста калининградской экономики.

— А это не значит, что просто очень интенсивно идет строительство и на всех не хватает бетономешалок?
— Нет. Количество долгосрочных инвестиций сокращается. И вы согласны, что сейчас надо быть очень храбрым, чтобы начинать строительство многоэтажного дома, допустим?

— Согласна. Но, знаете, я очень давно хочу задать вопрос. Когда говорят про Россию и про бизнес здесь в таком ключе, в котором вы сейчас говорите, — о фильтрах, о разрешительной системе, о бюрократии, о том, что все медленно работают и не хотят работать, мне всегда хочется возразить: взять ту же Европу — она же забюрократизирована не меньше, а то и больше. Однажды я слышала одного голландца, его лекцию, он признался: мы, иностранцы, говорим все время, что трудно вести бизнес в России. Но здесь я могу решить что-то в силу отношений, в силу взяток, в силу договоренностей. И это легче, чем выполнить все правила и предписания Евросоюза. В этом смысле бизнес в России, с одной стороны, сложнее, а с другой стороны, проще, потому что то, что ты никогда не сделаешь в Европе, сделаешь здесь, обойдя какие-то, может быть, законные, но нелепые требования. Вот у меня вопрос давно уже вертится на языке. Может быть, это миф о невыносимой трудности бизнеса в России для иностранцев?
— Смотрите. Есть какой-то уровень, так скажем, фоновый уровень инвестиций, который будет всегда присутствовать. Если на границе будут стоять, так сказать, войска и застреливать одного из 10 иностранцев, пересекающих границу, все равно кто-то появится [здесь] из иностранных бизнесменов. Я это называю «инвестиция разведенного итальянца», который поссорился с женой, загрузил фуру моцареллой и приехал. Кто-то всегда будет. Чтобы понять, условия для бизнеса более тяжелые или более простые, надо просто посмотреть, допустим, количество предприятий на душу населения. — Здесь явно количество предприятий на душу населения значительно ниже, чем в Италии, во Франции или в Германии.

Персона

«Политическая неизвестность — это в том числе барьер, который мешает вашим конкурентам здесь осесть»

— Но и более низкий уровень конкуренции, правильно?
— Это вообще более низкий уровень предложения, сервиса. Если вы хотите портного найти, то тяжело его найти, если вам надо машину подправить — то же самое. Не потому, что люди хуже или менее умные. Очень часто в Германии бывает, что там, где ремонтируют машину, есть классный механик, и он русский. Мне кажется, положительный элемент отсутствия конкуренции более чем компенсируется вот этим административным давлением. В результате уровень экономической активности значительно ниже, чем должен был бы быть.

— Искупает вот это все российский рынок и возможность зарабатывать в России совсем другие деньги, с другой маржой, нежели вы вели бы подобный бизнес в Европе?
— Тяжело сказать, я сейчас думаю, что нет.

— А если смотреть с девяностых, нулевых? Ведь тогда бизнес занимался самым прибыльным делом — заполнением пустоты?
— Да, это было заполнение пустоты.

— И это была сверхприбыль?
— Ну что такое сверхприбыль. Вернемся к Apple. Apple объявил свои финансовые результаты — 17 млрд долларов в течение трех месяцев. Это значит, что они в течение трех месяцев заработали больше, чем «Газпром» за два года. Это сверхприбыль?

— Думаю, да. У них же себестоимость невысокая.
— Это не сверхприбыль, люди платят за то, что получают, радуются, стоят в очереди. Сверхприбыль в моем понимании — это когда у вас монополия на железные дороги, и другого пути транспортировать. В связи с тем, что вы закрыли возможность любой другой организации конкурировать, вы можете назвать ту цену, которую хотите. Вот это сверхприбыль.

— Понимаю, давайте заменим «сверхприбыль» на «высокую прибыль».
— Я бы не сказал. Я вижу по своим полуфабрикатам, что их цена в России значительно ниже — в среднем, по килограммам, — чем цена в Германии.

— Претензия к вам, господин Влахович, которая звучала несколько лет назад, состояла в том, что, поставив здесь завод по производству полуфабрикатов, вы фактически загубили местное производство птицы. Потому что, когда везешь сырье из Бразилии, не нужны корма, не нужны курятники, не нужно ничего, на чем стоит сельское хозяйство. Хотя мне кажется, что это претензия не столько лично к вам, сколько к Закону об Особой экономической зоне.
— Три года назад наше предприятие приобрело «Балтптицепром», на момент приобретения «Балтптицепром» производил в год около 9 тысяч тонн птицы, сейчас производит около 20. 20 тысяч тонн птицы в год — это почти в два раза больше, чем «Балтптицепром» производил в самое рекордное советское время. Мы в данный момент строим еще 21 птичник, около 50 тысяч квадратных метров, что доведет производство до 30 тысяч тонн в следующем году. Так что, если считать, что мы меньше чем за пять лет утраиваем местное производство сырья на местных кормах, то тяжело сказать, что мы каким-то образом…

— Нанесли ущерб сельскому хозяйству?
— Да.

— Но вы продолжаете импортировать сырье?
— Чтобы перестать импортировать, надо довести «Балтптицепром» до 60 тысяч тонн в год, мы к этому стремимся. Но строить птичники — это все равно что квартиры строить, понимаете — отопление, охлаждение, бетонный пол, крыша.

— Для бизнеса выгоднее на собственном сырье работать или на чужом?
— Если делать полуфабрикаты из собственного сырья, это гораздо выгоднее, чем его импортировать. Вы практически контролируете цепочку — от кукурузы до магазина, — получаете всю маржу, которая раньше уходила на 4-5 предприятий. Теперь это становится рентабельно. Я бы не сказал, что можно идти заказывать себе новую яхту, но, по крайней мере, можно развиваться, покупать запчасти и что-то строить.

— Идея в том, чтобы создать полный цикл переработки?
— Без полного цикла, я понял, не может быть долгосрочной эффективной бизнес-модели. Бразилия, США, Канада, Китай, Япония — там эта модель преобладает. Но это не та модель, которая действует в Европе, почему-то у Европы все игроки работают отдельно. Допустим, есть рабочий, который делает корма, есть фермер, который выращивает зерно, есть владелец завода, где идет убой птицы, и даже этот производитель не делает полуфабрикат, а отправляет сырье на другой завод, который будет делать полуфабрикат. Может, поэтому [в Европе] цены такие высокие, цена в России не могла бы терпеть такую систему [производства].

— Скажите, я ошибаюсь или нет, — ваше предприятие имеет статус резидентов Особой зоны?
— Да, основной завод по производству полуфабрикатов является резидентом Особой экономической зоны.

— А «Балтптицепром»?
— Нет, «Балтптицепром» не является. Хотя мы в него инвестируем значительно больше, чем было бы нужно для получения статуса резидента, но мы не попросили.

— У вас какая-то особая позиция на эту тему?
— По поводу статуса?

— Да. Почему вы не пользуетесь статусом резидента?
— Когда нам предлагали, я объяснял, что это, по большому счету, очень мало дает. Та структура, по которой первые шесть лет вы освобождены от налога на прибыль, это ничего. Вы открыли предприятие и два года строите завод, — вот вы освобождены от какой прибыли? Которой нет по определению. Третий год вы начинаете запускать завод, но если там у вас появляется прибыль, я вас просто поздравляю.

— Когда-то было модно называть срок окупаемости. В разные годы называли 5 лет, 7 лет. Сейчас сколько?
— Погодите, что значит окупаемость? В данном моменте?

— Когда появляется прибыль.
— В данном моменте кредиты стоят 24 %, окупаемость не приходит никогда. У нас есть партнер, который открыл в Польше цех по выращиванию рыбы. Не буду его называть, это известная калининградская личность, и он просто на ровном месте, без блата, получил инвестиционный кредит под 1,75 %. Вот эта инвестиция в Польше вернется за 6 лет.

Персона

«Без полного цикла, я понял, не может быть долгосрочной эффективной бизнес-модели. Бразилия, США, Канада, Китай, Япония — там эта модель преобладает»

— Кто-то из иностранных инвесторов все-таки клюнул на статус Особой зоны, на статус резидента, на льготы?
— Новых резидентов у нас в течение последних трех лет появилось три или четыре. Это очень мало для региона, как наш.

— Новых инвесторов, вступивших в ассоциацию?
— Вступивших в ассоциацию — да. Но здесь — я не хочу, чтобы это звучало борзо, — инвесторов, иностранных инвесторов, которые не вступили в ассоциацию…

— Не бывает?
— Ну практически. Потому что, естественно, какие-то проблемы возникают. Мы на каждую встречу приглашаем либо министра из правительства, либо представителя федеральной структуры. Россия точно не та страна, в которой можно по интернету [все решить] и ни с кем не общаться.

— Получается, что волна иностранного бизнеса, которая пришла на условия закона Особой экономической зоны, сыграла первостепенную роль?
— Конечно, она сыграла свою роль. Я недавно был на конференции в Берлине, потом на ужине доктора Оetker…

— Я должна знать это имя? Лихорадочно вспоминаю.
— Вы пиццу не видели Dr. Оetker в магазине?

— Я вообще не ем пиццу.
— Не покупаете? Хлопья, сухой завтрак?

— У меня дети взрослые.
— Ну, в следующий раз, когда пойдете в супермаркет, посмотрите. И за столом рядом со мной сидел господин Ritter, Ritter — знаете? Ritter Sport.

— Шоколад?
— Да, да, да.

— Конечно. Люблю его, шоколад ем.
— Господин Ritter от Ritter Sport, который имеет достаточно серьезные продажи в России, в разговоре упомянул, что думает о том, что этот объем [продаж] уже позволил бы ему открыть завод здесь. После ужина он немножко еще подумал и решил, что пока рано. Понимаете, это человек, который при нормальных условиях был бы инвестором, и это был бы завод, создающий 200-300 рабочих мест.

— А доктор Оetker что сказал?
— Процесс контрсанксаций позволяет доктору Оetker везти пиццу из Германии, а сырье, те же оливки, — не позволяет.

— Вы верите в гипотезу о том, что контрсанкции помогли все-таки нашему сельскому хозяйству?
— Это не кнопка. Ввели контрсанкции, и картошка выросла, как волшебный горошек. Вы [в любом случае] должны пройти инвестиционный цикл. Значит, что вы делаете? Вы идете в банк и говорите, что вот мне нужно 300 миллионов, чтобы запустить яблоневый сад, а банк вам говорит: 24 %. И ваши яблоки по такой себестоимости никому не нужны. Это первое. А второе — вы не знаете, когда эти контрсанкции закончатся. Значит, может быть, вам даже дали 300 миллионов, и вы считаете, что, в принципе, в каком-то разумном сроке это все окупится. Не может быть в сельском хозяйстве бизнес-модели, которая позволяет вернуть инвестиции меньше чем за 7-8 лет. За 7-8 лет эти санкции сохранятся в Европе?

— Санкции гипотетически заканчиваются, снова приходит импорт — и никому не нужны местные дорогие огурцы и помидоры?
— Вы получаете кредит в Россельхозбанке и должны дать отличные гарантии, чуть ли не своих детей в залог. Хорошо, подарок от банка вы получили, начинаете проектировать завод, проект будет через 6 месяцев, электричество вам дадут через год, короче, этот завод запустится через три года, и потом 7-8 лет будет себестоимость свою возвращать. Это звучит привлекательно?

— Не очень. Но хочется повторить вопрос, который Путин задал фермеру Джону во время пресс-конференции. Зачем вы занимаетесь бизнесом в таком случае?
— Слушайте, иностранные инвесторы появляются в Афганистане, в Ираке, в джунглях Амазонии. Вопрос не об этом, вопрос о том, что они приходят единицами, десятками или сотнями.

— Я понимаю. Но когда фермер Джон говорит, что он 15 лет работает без прибыли, он, как минимум, лукавит. Не показывать прибыль в России — это такая национальная забава — публичных компаний единицы, все работают себе в убыток, но неплохо живут при этом.
— Я не считаю это лукавством. Повторяю, прибыль иногда здесь является оазисом, тебе кажется, что он перед тобой, ты все время движешься к нему, а оазис остается на том же расстоянии. Я не исключаю возможность того, что фермер Джон, — а с английским менталитетом ему нелегко, — не получал прибыли. Скорее всего, он пришел с каким-то капиталом, может быть, прибыль есть, но она не в деньгах, а, допустим, в землях, оборудовании. Честно, в начале 90‑х был период, когда в России, если мы понимали, что делаем, тяжело было не заработать. Сейчас мы возвращаемся к тому туману, о котором говорили вначале, в плане того, что в данный момент [бизнес] не прибыльный, но это не факт, что он им не станет. Тот, кто сейчас не получает в России прибыль, выживает, имея уже работоспособную структуру, которая может зарабатывать завтра.

— Угроза 2016 года, о которой очень беспокоятся власти, реальна, как вы думаете?
— На самом деле льготы в 2016 году целиком и полностью не заканчиваются, они переходят в другой формат, я надеюсь, что и нам, и администрации хватит мужества бороться за них, потому что, мне кажется, они являются критическими для этого региона. Вы понимаете, если мы создали аквариум с соленой водой, после энного количества лет в нем начинают обитать рыбы, которые нуждаются в соленой воде. И если вы решили поменять соленую воду на пресную, высока вероятность, что рыба сдохнет. Да, рядом есть другие аквариумы, где живут в пресной, но там сконцентрировалась рыба, которой нужна пресная вода. Здесь появилась импортозамещающая промышленность, которая работает на значительном проценте от импорта сырья. Если это мебельщики, то это какие-то комплектующие, которые не производятся в России. Скорее всего, эта промышленность заменяет чистый импорт. И если ее закрыть, то вы потеряете рабочие места, импорта уже готовой продукции будет больше, чем на данный момент. Поэтому мне кажется, что одним из инструментов в экономическом арсенале Российской Федерации должен быть, в том числе, регион, специализированный на импортозамещении.

— Вы думаете, еще можно побороться?
— В моменте перевода товара из Калининграда в Россию будет платиться таможня, но она будет компенсироваться за счет субсидий на рабочую силу и на что-то прочее. Так или иначе, компенсация будет. Здесь два момента опасных. Первый — это момент первоначального внедрения нового статуса. В каком сроке деньги будут возвращаться? В течение дня, недели, месяца, года? Вы понимаете, это не одно и то же, процентная ставка 24 %, вы должны финансировать бизнес. Второй опасный момент — то, что эта сумма начнет проходить через бюджет и будет резать глаз, — энное количество миллиардов, которое заинтригует.

— Понимаю, о чем вы. Повторение истории с «черной дырой», как прозвали Калининградскую область за таможенные льготы в нулевые.
— Конечно, да.

— Интересно. Побороться в таком случае можно за что?
— Идет интересная психологическая игра. Самое главное — есть решение первого лица, что проблема «должна быть решена». Но, повторяю, смотря на эту ситуацию с таким, как сказать, скептическим подходом, уже видно, что…

— Не очень как-то.
— Не очень, да.

— Ваши коллеги, иностранные инвесторы, как себя сейчас чувствуют? Какую видят перспективу? Они завтра встанут и уйдут?
— Представьте, лифт остановился на вашем этаже, такой хороший, весь обложен деревом, в нем симпатичная девушка, улыбается мило, да. Вы зашли в лифт, лифт в движении, вдруг он начинает трястись, свет выключился, странные звуки слышатся. Вы что, выскакиваете из лифта? Лифт закрыт

Персона

«Это не кнопка. Ввели контрсанкции, и картошка выросла, как волшебный горошек. Должен пройти инвестицион­ный цикл»

— Вы же перед этим приводили ассоциацию с аквариумом.
— Можно рыбки и аквариум, но если вы уже вошли в этот аквариум, как вы будете выскакивать? Нет, вы пока катаетесь. И будете кататься на лифте до этажа неизвестного.

— Это те люди, которые вошли. А те, которые ждут и хотят войти?
— Вот поэтому в данный момент в лифт особо никто войти и не хочет. Конечно, российский рынок интересен, потому что западному инвестору ближе. Он ближе, чем китайский не географически, а по человеческому фактору. Вот в Китае ты точно никогда не будешь местным игроком. Это само собой определено. Российская публика — образованная, подготовленная к потреблению западных товаров. Это не Монголия, не Судан. Много объяснять не надо, за модой люди следят. Вероятно, Запад действительно не дает России развиваться. Иногда я задумываюсь: а почему? Если это так — и уже так в течение многих лет, — наверное, есть для этого какая-то серьезная причина, которая не просто на поверхности лежит. Мне кажется, что проблема с Украиной больше связана с тем, что не хотят видеть крепкую Россию, чем с желанием помочь националистическим стараниям Западной Украины. Но, повторяю, я занимаюсь птицей. То, что я могу, — это пытаться сделать что-то как можно лучше из тех ингредиентов, которые у меня на столе в данный момент.

— В деловых кругах меняется настроение?
— Я не заметил, но мне, наверное, не скажут. Как ни странно, надо быть готовым инвестировать, когда все плохо, — зато стройматериалы дешевые, когда вы имеете время построить завод, — хоть он не нужен, с целью, чтобы он у вас был, когда цикл экономический вернется на подъем. Увы, так не бывает, даже серьезные предприятия, инвестируют, когда солнце и цветы растут. Но это, наверное, психологическая проблема, когда вы не можете своим акционерам объяснить, почему инвестируете в эту страну.

— Изоляция России возможна, как вы думаете?
— Вы знаете, я человек, который жил в трех странах, получая образование, работал в четвертой и пятой стране, а живет в шестой. Поэтому тенденция закрытия — это, мягко сказать, не в моем генофонде. И, естественно, я верю, что [изоляция] является временным процессом, который когда-нибудь закончится. С другой точки зрения, я оптимистичен, может быть, слишком. Так что мне тяжело делать прогноз. Могу вам сказать, что, по моему мнению, Владимир Владимирович [Путин] значительно более открытый и международный человек, чем люди о нем говорят. И, допустим, я никогда от него не слышал заявления, что эти сволочи западные или что-то подобное. Он всегда говорит «наши партнеры». А эти партнеры, правда, иногда делают не очень симпатичные штучки. Я не раз ловил себя на мысли, что из возможных руководителей страны он далеко не самый худший. Допустим, чистейший либерал не был бы в состоянии контролировать эту страну и держаться у власти. Все-таки Россия очень большая страна.

— Мне кажется, мы где-то в другом месте были бы, если бы не верили в Россию. Во что вы верите, Стефано?
— Я верю в дружбу. Вот это то, что немножко дает смысл жить. Вот, ну, реально, есть ситуации, когда не логично, опасно и прочее, — но тебе все равно помогают. С искренностью. Это, может быть, одна из причин, по которой я здесь живу, правда. Потому что жизнь условно тяжелее, а здесь дружба — это дружба. Вот в Америке даже самому лучшему другу в три утра попробуй позвонить из аэропорта, он тебе скажет: «Слушай, возьми такси, я оплачу».

— Или: «Посмотри на часы».
— Да: «Посмотри на часы, что скажет моя жена». А в России человек сядет в машину и приедет, даже если он всю ночь провел в нетрезвом состоянии и почти не спал.