Отечественный производитель святости

Все статьи

Гость

Литературовед, писатель и обладатель «Большой книги» Евгений Водолазкин — о новом романе «Авиатор», стремительно бегущем времени и вере в Бога

Доктор филологических наук, сотрудник Пушкинского Дома, специалист по древнерусской литературе Евгений Водолазкин написал свой первый роман в сорок пять лет. «Соловьев и Ларионов» сразу попал в шорт-лист престижной литературной премии «Большая книга». Следующий роман Водолазкина — «Лавр» эту премию получает, переводится на двадцать три языка и, по признанию критиков, становится главным литературным событием 2012 года.
В конце нынешнего мая Евгений выступает в литературном салоне Татьяны Понаморенко в Калининградской областной научной библиотеке, после чего сразу уезжает в аэропорт — «Лавр» получает еще одну литературную премию в Италии.

Евгений Водолазкин начинает встречу с рассказа о «Лавре» и жанре «не исторического романа», в котором он его написал:
— Я действительно не люблю исторических романов. Когда меня интересует тот или иной период истории, я читаю исследование, а не то, что мне сообщает человек после небольшой подготовки. Я знаю, как дороги книги, и если человек купит книгу о пятнадцатом веке, а там совсем не о нем, он будет меня проклинать. Поэтому я честно написал о «Лавре»: «не исторический роман». И он действительно не о пятнадцатом веке, он о веке двадцать первом.

Затем Водолазкин говорит о премии «Большая книга», с которой его имя тесно связано:
— У меня есть приятель, литературный критик, и когда я попал в шорт-лист «Большой книги» с «Лавром», он сказал: «Ты губу-то не раскатывай, потому что это не мейнстрим, а большая премия». Я к этим словам отнесся спокойно и даже забыл. Вдруг я получаю эту премию, встречаю этого критика и говорю: «Ну вот, я получил». На что он отвечает: «Мейнстрим изменился». На «Лавр» — до того, как он получил “Большую книгу«, — выходили преимущественно положительные отзывы и от добрых критиков, и от злых. После премии меня окрестили «отечественным производителем святости», а в интернете стали обсуждать, что я описываю какого-то идиота, и почему четыреста пятьдесят страниц читатели должны следить за этим закомплексованным человеком.

О своем новом романе Евгений говорит мало, в основном в контексте других, важных для него вопросов:
— Мысль для меня совершенно очевидная: в рамках человечества, народа, социума нет общего прогресса. Это идея Средневековья, не знавшего прогресса и идеи развития. Высшей точкой истории для этой эпохи было воскрешение Иисуса Христа. Жить после кого-то для людей Средневековья не значило иметь преимущества и быть умнее. Это правильная позиция, ее разделял Лев Толстой. Прогресс есть только в жизни отдельного человека. Если заставить всех ходить в церковь, то получится как в пословице: «Всяк крестится, да не всяк молится». Понятие персонального прогресса для меня очень важно, и об этом есть в «Авиаторе».
«Авиатор» для меня сейчас действительно важнее, чем «Лавр». В нем я пытаюсь решить совершенно другую проблему: проблему индивидуального сознания и социального психоза, разобраться, почему в том или ином обществе половина населения начинает стучать на другую половину, почему возникают концлагеря? Мой ответ на этот вопрос состоит в том, что нужно возделывать свой сад, свое персональное сознание. «Авиатор» — книга о том, что существует две истории: всеобщая и личная, история всеобщая — лишь часть личной.

Читатели просят Водолазкина оставить автограф на книге и спрашивают его про Бога.
— Я уже говорил, что «Лавр» — он для тех людей, кто верит в Бога, и для тех, кто не верит, потому что нас объединяет одно — смерть, пред которой мы все предстанем. В этом мы, верующие и не верующие, братья. Я не верю тем людям, которые не думают о смерти, об этом нельзя не думать. Меня к вере привел страх смерти, страх, что все, что я делаю — бессмысленно, нет смысла писать книги, одеваться, есть, пить. Если потом я становлюсь достоянием кротов и червей, то такой способ бессмертия — стать красивым деревом — для меня дешевый, в нем нет души. Меня абсолютно не устраивает определение души и разу­ма как свойств высокоорганизованной материи. Наука не отвечает на этакие вопросы, наука рациональная, Бог — метафизический.

— Не мешает ли вам научный склад ума писать художественные романы, происходящие в прошлом?
— Я делаю это другим полушарием. Рациональная конструкция — это то, что свойственно научному знанию. Это особый вид деятельности, который у меня, по счастью, не смешивается с литературным творчеством. По-хорошему, он и не должен смешиваться. Очень часто люди, пишущие научные труды, начинают «художественно» их писать, и это выглядит очень странно. Не менее странно, когда на страницы художественных произведений выливают тысячи научных сведений. Все это не ведет ни к чему хорошему.

Литература — это не то, что делается
по наитию, не то, что человек вдруг
вскакивает ночью с постели и начинает
что-то записывать.

— Что вам помогает описывать события, происходящие в уже ушедших эпохах, — воображение или имеющиеся реальные свидетельства?
— Литература — это не то, что делается по наитию, не то, что человек вдруг вскакивает ночью с постели и начинает что-то записывать. Может быть, так происходит у поэтов, но прозаик должен серьезно готовиться. Все крупные писатели, которые мне известны, очень тщательно готовятся, очень много читают, и мне это кажется совершенно правильным. Можно раз проснуться, два проснуться с идеей, но на них роман не построишь, нужны фактография и серьезная подготовка.
Писательский полет состоит как раз в том, чтобы известный писателю материал был хорошо, художественно изложен, не обязательно системно. Произведения выстраиваются не для того, чтобы познакомить читателя с материалом, для этого можно написать научную статью или в Википедию. Романы пишутся, чтобы с помощью документального материала выразить идею, и вот здесь фантазия бесценна и играет огромную роль.

— Вы не отождествляете свои произведения с жанром фантастики, потому что там больше выдуманного?
— Да, но вы знаете, вся литература выдумана, не только фантастика. Это средневековая литература не знала вымысла и была литературой реального факта. Нынешняя литература выдумана, но особым образом: в своей основе она реальна, это реальность, которая взята из какого-то другого места и времени и перенесена в иное место и время. В этом отношении с реализмом и современной литературой все в порядке.

— В вашем новом романе «Авиатор» главный герой совершает «перелет» во времени из Петербурга начала XX века в конец столетия. Чем вас привлекает сочетание разных временных отрезков в одном тексте?
— Я хотел любоваться каждым временем, которое описываю, но чтобы по-настоящему любоваться чем-то, нужно отойти от него на расстояние, расстаться с ним. Переход моего героя в иное время — это необходимое расставание, а начало и конец века в романе — та дистанция, с которой я со всей остротой смог почувствовать то, что описываю, — Серебряный век, Петербург начала века, — и смог любоваться. Любоваться этим временем, я надеюсь, будут и мои читатели.

— Как вы сами ощущаете время — это тягучая субстанция или, наоборот, стремительно движущаяся?
— Время неоднородное. В детстве оно тягучее, для ребенка «дольше века длится день». А потом время ускоряется. Вот сейчас, на моем нынешнем этапе, оно бежит со страшной силой, так, что не успеваешь считать годы. Я думаю, так происходит у всех, это универсальный закон: время медленно берет разбег в детстве, а потом несется со свистом.

— Притесняют ли книгу сетевые авторы?
— Сетевые авторы — это часть литературы, и наиболее успешные из них переходят из Сети в печатную книгу. Что же до социальных сетей, то они не могут быть конкурентами литературе, как не являются конкурентами печенье и валидол: они выполняют совершенно разные задачи.

Редакция выражает благодарность организаторам литературного салона и Татьяне Понаморенко

текст: Софья Сараева
фото: Егор Сачко