Авторская колонка
До танцев в ресторане дело еще не дошло. Заметно подгулявшие мои соседи, расположившиеся неподалеку за сдвинутыми столиками, громко спорили. Было понятно, что они отмечают профессиональный праздник и заняты в бизнесе, который кризис пока миновал. Поклонники Кудрина бойко возражали «глазьевцам», но обе стороны сходились в том, что в первую голову всем нужна новая экономическая концепция. Один напирал на необходимость подъема отечественной промышленности, другой — на потенциал сельского хозяйства. Предлагались и иные рецепты — от налоговой реформы и валютного контроля до прорыва в технологиях и национализации… Вспомнили недавнее сообщение об очередном достижении кризисного дна, растиражированное в тоне победы и предтечи грядущего экономического чуда. Собеседники явно хотели этим вечером докопаться до того, чего больше всего не хватает стране и что сдвинет ее уже на путь процветания.
Эту интеллектуально приправленную картину завершал собой топ-менеджер, снисходительно высокомерно восседающий во главе. Не меняя выражения лица, он, как заправский факир, раз за разом извлекал из-под стола принесенную с собой бутылку дешевого виски, чтобы та издала пару бульков и исчезла в недрах дорогого портфеля. Все его подчиненные заказывали спиртное официанту, но богатого бизнесмена это явно не смущало. Наоборот, он ликовал о своей предусмотрительности и скопидомстве… Я же, невольно вовлеченный в происходящее, вспомнил Чаадаева, говорившего, что у нас даже аристократия впитала болезни и пороки, свойственные людям низкого происхождения. И подумал, что главный наш дефицит — не отсутствие работающих экономических моделей или нанотехнологий, а явный недостаток благородства.
Первое, что приходит на ум в связи с темой благородства, — это принадлежность к дворянству. Для нас это не случайно, мы знаем, как в революционном разгуле невежества и злобы фраза «а этот, как видно, из благородных» была равносильна смертному приговору. К исполнению его приводили последовательно и часто незамедлительно.
За понятием благородства сегодня скрывается уже не аристократическое родство по крови. Еще в XIX веке русские разночинцы разорвали сословные представления, снискав себе титул благородства бескорыстной жертвенностью во имя свободы и счастья народа. Даже при том, что позже Ильф и Петров плебейски глумились над личной трагедией лейтенанта Петра Шмидта, отметка на косяке большой истории о его безумной в своей самоотверженности женитьбе на проститутке засечена неизмеримо ближе к горнему, чем популярность Паниковского и Балаганова. А ведь в судьбе Петра Петровича Шмидта было еще восстание на «Очакове», подъем адмиральского флага… Примеров подобных судеб в истории российского «народничества» тьмы.
Так что же такое благородство, если отвести указание на принадлежность к некой, как выражаются социологи, страте? Над этим стоит поразмышлять уже потому, что, как и понятие «патриотизм», благородство остается только дешевым лозунгом, декларативной погремушкой, пока его значение не раскроется в глубине сердца и свете разума.
Придется еще раз вспомнить о старине — ведь в дворянском гнезде благородство осознавалось как противопоставление всякой низости. Вначале только низкому происхождению и грубым ухваткам (виски, разливаемое под столом, из этого разряда презираемых привычек черни). Вослед пришла рыцарская этика, предписывающая благородным отказаться от побед над слабыми и уважать благородство противника. Она возвеличивала признание как результат личной доблести, а не интриг, подлости или обмана. Так благородство стало синонимом чести, христианского величия.
В ХХ веке в России катехизис демократического, светского идеала благородства сформулировал Чехов. В письме брату Николаю Антон Павлович перечислил «Восемь качеств воспитанного человека». Написанное несколько спорно, но вряд ли можно возразить его утверждению о недопустимости обмана: «Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего».
Конечно, чуткому уху в чеховских назиданиях заметен срыв светского сознания: как ранее дворяне, так и Чехов напирает на принадлежность к группе избранных и на отношение к другим членам общества.
Но может ли быть иначе? Не будем торопиться отвечать ленинским «нельзя жить в обществе и быть от него свободным». Важнее обратить внимание, как среди социальных аргументов писатель заявил значение красоты для воспитанных (то есть благородных) людей: «Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки».
Сегодня в нашей загаженной фактической и нравственной неопрятностью общественной среде, в обстановке сплошного надувательства в торговых сетях, массовой необязательности в бизнесе, в атмосфере патологического неуважения к своим идейным противникам стала модной фраза: «Ничего личного!». Бравирующие ею даже не замечают, как тем самым лишают себя самых важных в бизнесе и политике качеств — личного благородства и достоинства, отказывают себе в праве на уважение.
Но замечательнее всего, что Чехов в своей апелляции к красоте «вдруг» забывает о социуме и предлагает благородному человеку остаться наедине с самим собой. Неверующего — с голосом своей совести, верующего — перед лицом Бога, открывающего красоту жизни, дарующего нам свободу выбора высокого и низкого, добра и зла.
Я не случайно начал эти рассуждения о благородстве в «Королевских воротах» и с рассказа о топ-менеджере: бессмысленно в такой теме апеллировать к «толпе», «обывателю», «плебсу» — это уж кому как угодно. Бессмысленно потому, что ответственность за устранение нашего главного дефицита лежит на наделенных полномочиями и «невольными» привилегиями лицах, не только политически и экономически относительно состоятельных, но и претендующих при этом на звание приличных людей.
иллюстрации: Маргарита Миронова