текст: Анастасия Гончарова
фото: Егор Сачко
Известный артист о том, как это — быть актером в Голливуде, самому снимать кино и выступать с особой нравственной миссией
Дмитрий, мы с вами встретились сейчас на православном фестивале «Петропавловские встречи» в Янтарном. Как часто вы выступаете на подобных мероприятиях духовно-нравственной тематики?
— Вот совсем недавно монастырскими и творческими силами сделали концерт-спектакль по книге отца Тихона «Несвятые святые». Ее я получил в подарок от самого настоятеля Сретенского монастыря — случайное знакомство, я еще тогда подумал: «Монах пишет книжку — мило». А потом открыл ее и не смог закрыть. Читал, вспоминал, делал закладки, знакомым советовал. В книге простые человеческие истории, за которыми большое небесное чудо происходит. Со спектаклем, который сделан на основе этой книги, мы два вечера выступали в Москве, в «Крокус-Сити», а потом были гастроли — путешествие по России. И, конечно, это не единственное православное мероприятие, в котором я участвую, потому что уверен, что нас может объединить вера. Я каждое свое выступление посвящаю слову Божьему, чтобы не прожить жизнь зря.
— А что лично для вас значит сегодняшний праздник — День святых Петра и Павла?
— Для меня 12 июля — особая дата. У меня день рождения 9 июля, и однажды мой духовный наставник сказал: «Как же ты в пост празднуешь и веселишься себе и своему рождению на земле?» И я понял, что для меня это действительно важно, и теперь на 12 июля свой день рождения переношу.
— Большинству наших читателей вы известны как киноактер, но не так давно вы занялись еще и режиссурой. Несмотря на то что актеры и режиссеры делают одно дело, но стоят они по разные стороны камеры. Почему решили перейти на другую сторону?
— Актерская профессия — очень зависимая: кто-то должен дать тебе возможность сделать эту работу, показать, что ты можешь. Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, и с опытом у артиста естественно возникает желание самому воссоздать историю. Особенно если она его волнует, не дает покоя — тогда наступает момент, когда он не может об этом не думать, и вся его сущность посвящается реализации этого сюжета. Рассказать его своим знакомым мало — нужно его экранизировать.
— То есть все началось с истории, которую вам захотелось как режиссеру сделать?
— Да, это происходило периодически, с разными историями, и однажды я сказал себе: «Или ты так всю жизнь и проживешь, не попробовав, или сделаешь что-то!» Я поступил на курс к Владимиру Ивановичу Хотиненко и посвятил два года изучению режиссерского ремесла. Я не ставил перед собой задачи переходить из одной профессии в другую, да и вообще я никакой задачи не ставил — просто было огромное желание разобраться в этом механизме, в этой музе. Так случилось, что еще до объявления художественным руководителем задания для курсовой одна история запала мне в душу. Она мучила меня — я понимал, что не могу ее не снять. Я пошел к сценаристу, мы вместе написали сценарий короткометражки, сняли ее, и я досрочно принес курсовую работу. Ее приняли, а я счастливо окончил высшие режиссерские курсы.
«Сценарии для актера и для режиссера Дмитрия Дюжева как будто два разных человека изучают»
— А не бывает так, что сценарий, предложенный актеру Дмитрию Дюжеву, так зацепил режиссера Дмитрия Дюжева, что захотелось его по-режиссерски продумать?
— Нет-нет, я запрещаю себе об этом думать: читать актерское предложение и размышлять, как бы я это снял, — это лишняя трата себя, своей системы, вдохновения. Сценарии для актера и для режиссера Дмитрия Дюжева как будто два разных человека изучают. Как актера меня волнует судьба моего героя — где он родился, как попал в эту ситуацию, что с ним было и будет. Я вчитываюсь в то, как он написан автором. А когда я работаю с режиссерским предложением, то воспринимаю историю как кукловод, отстраненно. И, кроме того, такой сценарий я всегда рассматриваю как черновик — домысливаю, додумываю, изменяю. Важно так продумать все детали — как одет герой, что его окружает — чтобы даже когда человек в кадре шел по улице молча, мы бы все про него понимали. И цвет, и экстерьер — все должно говорить метафорами, символами. Простой зритель, конечно, всего этого не увидит, но это сработает на подсознательном уровне. И ему будет интересно смотреть кино.
— Вы из тех режиссеров, которые принципиально не участвуют в своих фильмах как актеры. Почему?
— Как правило, это большое заблуждение режиссеров, что они могут играть у себя в кино. Однажды я услышал от одного молодого коллеги: «Да я стал кино снимать, потому что играть люблю: мне другие режиссеры роли не дают, поэтому я сам себя снимаю». Для меня большая загадка, как такой человек творит, ведь актер и режиссер — это действительно очень разные профессии. Актерство — это полная замкнутость, это четыре стены, где объектив камеры является замочной скважиной, в которую любопытные подглядывают за актером. А он воздействует на эту «замочную скважину» таким образом: я знаю, что за мной подглядывают, но я не обращаю на это внимание и живу своей жизнью — точнее, жизнью своего героя. Когда я нахожусь по другую сторону камеры, у монитора, меня волнует… ну что ли воздух в сцене — он должен быть прозрачным, но насыщенным, со смыслом. Я занимаюсь реализацией задуманного, добиваясь правды существования от артистов и существования этого самого воздуха. Я — постановщик, требую от героев именно такого тона, именно такой расстановки. А когда сам играешь в кадре, можешь сильно ошибиться. Тебе может казаться, что ты суперорганичен, но это будет не так. Режиссура — вообще другое состояние. Когда я снимаю, превращаюсь в другого человека — например, становлюсь очень стеснительным, что не очень-то похоже на профессионального актера. Поэтому я бы не хотел работать с продюсером, который бы настойчиво упрашивал меня сыграть в моей же задуманной фантазии.
— Что уже удалось реализовать режиссеру Дюжеву?
— У меня пока совсем немного работ. Я снял две 30‑минутные новеллы для фильмов «Мамы» и «Чемпионы» и на режиссерских курсах короткометражку «Братия».
— А как актер где сейчас заняты?
— Сейчас снимаюсь в полном метре у Ильи Учителя. Фильм называется «Огни большой деревни», я играю артиста. Это новая для меня комедийная и характерная роль — больше пока ничего не могу рассказать, секрет. До этого у меня было знакомство с работой участкового — его я играл в фильме «Рая знает» Александра Баранова. По роли я заикаюсь и ношу усы — эту деталь я подсмотрел у реального милиционера. Я-то думал, что по форме нужно бриться, но он меня убедил: «У меня дед-милиционер с усами, отец-милиционер с усами, и я — с усами. А какой для нас милиционер без усов?» В общем, какое-то свое понимания профессии… Картина «Рая знает» еще только выйдет на экраны. Снимался вместе с Сережей Безруковым у Михаила Хлебородова в фильме «Временно недоступен» — играл человека, который потерял память. Когда готовился к съемкам, общался с врачами, пациентами, пытался понять этот диагноз, как с ним люди живут. И, кроме того, недавно впервые снялся в американской продукции. Меня пригласили на роль в дебютном фильме Марка Дакаскоса: там я друг главного героя, человек из России, военный…
«Актерство — это полная замкнутость, это четыре стены, где объектив камеры является замочной скважиной, в которую любопытные подглядывают за актером»
— Если Дакаскос, значит, боевик? Со всеми полагающимися сценами?
— Да-да, с драками, беготней, стрельбой…
— Ощутили на себе, что такое — другая школа?
— Да, именно, другая школа! Я-то обычно работаю над ролью как доктор-психотерапевт с пациентом — для начала мне ее нужно хорошо изучить. Затем я обязательно нахожу реальный прототип героя в жизни, чтобы «снять» с него физику — как он движется, говорит, мыслит — и уже изнутри управляю этим человеком, как кукловод. Американская актерская школа принципиально другая. Во время учебы актеры выполняют определенные упражнения: один человек из актерской группы становится в центр зала, а другие дают ему задания — злость, ненависть, радость — те эмоции, которые он впоследствии всю жизнь будет играть в кино. И он часами оттачивает реакцию. То есть во время съемок американский актер никого на себя не примеряет: он — это всегда он, просто в данный момент переживает определенное чувство. Они очень эмоционально играют — кричат, плачут, бьются в истерике или счастливо хохочут — актерский тренинг позволяет им, как инструменту, нажав на собственную нервную систему, выдавать то чувство, которое нужно. Поэтому западные актеры не готовятся перед съемками, ничего не вспоминают — игра происходит почти машинально: режиссер просто объявляет «Action!», и актер мгновенно выдает ту эмоцию, которая нужна.
— Забавные случаи на съемочной площадке происходили?
— Интересный опыт был. В первый съемочный день в 5.30 утра ко мне пришел ассистент, пригласил на площадку и сказал: «Возьмите с собой костюм». Я страшно удивился: для съемок в голливудском фильме я должен был привезти свой костюм?! Приезжаю на площадку — сразу бегу к режиссеру извиняться, что не взял с собой костюм. А он говорит: «Дима, нет проблем!» Оказывается, актеры, которые специализируются на съемках в боевиках, — чемпионы мира, мастера боевых искусств — обычно привозят на площадку свои собственные костюмы. Большинство из них сшиты из тянущейся, стрейчевой ткани, и когда в таком костюме актер делает прыжок с переворотом, дерется, падает, а потом встает, то костюм на нем как сидел, так и сидит — ни ниточки не вышло. За годы съемок у актеров боевиков накапливаются целые шкафы такой одежды — на любой вкус, для любого фильма: камуфляжи разных армий, смокинги… Издалека они выглядят очень правдоподобно, а вблизи на них посмотришь — какое все ненастоящее!
— А как же вы работали без специального костюма?
— В обычном костюме был. Бережно относился к нему, и все обошлось, я все-таки не мастер спорта (улыбается). В Америке артисты боевиков — это отдельная профессиональная каста. Да и вообще там все артисты играют только определенные жанровые роли. Даже представить не могу, к какой категории меня бы в России отнесли — комедийных актеров или трагедийных, героям фильмов ужасов или героям-любовникам, боевиков или тюфяков?
Благодарим за помощь в подготовке интервью Калининградский янтарный комбинат.