В 2013 году художник Владимир Щербаков показал одну из своих самых известных инсталляций Inclusion, после чего стал реже выставляться, посещать светские мероприятия и глубже заниматься исследованием окружающего пространства
С Владимиром мы встречаемся у входа в Дом художника. Его мастерская находится в небольшом помещении на третьем этаже, где умещаются только печатный станок, стол и небольшая полка с материалами и книгами. Окна, несмотря на пасмурную погоду, открыты настежь, за ними видны раскидистые ветви деревьев, сквозь которые можно увидеть башню Театра кукол. Когда мы заходим, звонит колокол. Владимир замирает и почти незаметно склоняет голову набок, прислушиваясь. Художник работает здесь с тех времен, когда в здании располагались производственные мастерские, где он трудился над витражами, которые украшают Дом профсоюзов. Но даже спустя годы по-прежнему находит очарование в этом звуке.
Щербаков известен своей графикой, его работы девяностых годов находятся в собрании Третьяковской галереи, главных калининградских музеев и окружного музея города Плен в Германии: бумага, тушь, цветной карандаш, чуть реже масло. Тонкие, рваные линии и несколько уверенных, жирных — так мастер трактует восточные мотивы и ритмы Африки в одноименных работах. Или, напротив, мягкие и невесомые, которыми завершает свои черно-белые, и, на первый взгляд, очень простые «Красные нити». Цвет появляется в более поздних «Джунглях» — глубокий синий фон и хаотичные мазки белой и красной краской. Над ними Щербаков работал, вернувшись в Калининград из Минска, где учился в художественном училище.
— Там в 1972 году я впервые принял участие в молодежной республиканской выставке. После училища год работал художником-оформителем в небольшом белорусском городке на границе с Литвой, а потом вернулся на родину. Занялся графикой, в которой можно было создать что-то отличающееся от соцреализма, вступил в Союз художников, — рассказывает Щербаков. — Потом увлекся эстампом (станковая печатная графика. — Ред.) — но было непонятно, куда девать тираж: город небольшой, коллекционеров не густо, рынка нет, и навряд ли появится.
Владимир ненадолго задерживает взгляд на противоположной стене, к которой прислонен литографский камень, подаренный художником Сергеем Тюкановым, и продолжает:
— Все хотят, чтобы картина украшала интерьер и радовала глаз. Недавно моя сестра купила в одном из этих магазинчиков, где продают сувениры, картину итальянского художника, стилизованную под старину. Я ей говорю: «И что ты купила? Ты могла за эти деньги взять очень хорошие работы местных художников». Она отвечает: «А мне понравилось».
Сам же Щербаков глубоко убежден, что художник ни в коем случае не должен тянуться к тому, чтобы всем нравиться. Он искренне радуется за коллег, которым удалось стать коммерчески успешными, и более чем осознанно последние двадцать лет занимается проектами, далекими от того, чтобы стать мейнстримом. Владимир говорит, что перешел от классического рисунка к аллегорическому, а затем, с развитием технологий, — от станка к компьютеру и цветной широкоформатной печати.
Новые мультимедийные проекты художник стал делать на площадке Балтийского филиала Государственного центра современного искусства. Щербаков достает с полки альбом с фотографиями своих инсталляций. В каждой из них он выступает в роли исследователя: в «Поле» разбирается в устройстве квартетов Шостаковича, в «Отражения искусства: книга, дом, web» анализирует, как люди знакомятся с искусством и как оно трансформируется во время трансляции, а в Inclusion и вовсе открывает новое музейное пространство на самых обычных балконах. Владимир показывает еще одну фотографию с работой «Опыт декоррекции цензуры».
— Гулял по одному из мосточков на Нижнем озере, и меня заинтересовала странная форма чугунной решетки. Я долго размышлял о ее происхождении, сделал фроттаж (перенос рельефа на бумагу с помощью карандаша. — Ред.) и понял, что раньше здесь были изображены меноры, — Щербаков кивает на вторую часть «Опыта», где красным карандашом начертил поверх фроттажа оригинальный рисунок решетки.
«Опыт декоррекции цензуры» и еще пару работ, исследующих городскую среду, он напечатал в нескольких экземплярах, которые развесил в подземном переходе. Рассказывает, что из-за плохого клея они быстро отвалились и разлетелись — не осталось ни одной. При этом, по мнению Щербакова, исследование окружающего пространства все же вторично:
— Думаю, в конечном итоге все мы, вне зависимости от успеха и величины, пытаемся исследовать те глубинные вещи, которые еще в детстве привели нас к карандашу. Ищем причины, почему нам нравится одно и не нравится другое, словно проходим терапию, — добавляет художник.
Накануне нашей встречи в Калининградской художественной галерее открылась отчетная выставка Союза художников «Поэзия цвета». На ней Щербаков представил всего одну работу, над которой трудился последние месяцы, — «Натюрморт в голландском стиле». Вместо ожидаемого «кухонного» сюжета с пышными плодами и сочной дичью, обрамленными столовым серебром, — кассовый чек из супермаркета «Виктория» гигантского размера. В списке покупок — мидии, вино, лимоны, виноград, груши, персики, сигареты и кошачий корм. Щербаков улыбается, слушая мой рассказ, как гости галереи долго не могли понять, картина перед ними или реклама. Сам же на открытии был недолго.
Я не тусовщик, не испытываю необходимость посещать светские мероприятия, поэтому часто их пропускаю. Вот такой получился, — смеется художник. — А если говорить про «Натюрморт», я был удивлен, что он висит в самом центре зала — обычно мои работы вешают подальше, за поворотом, чтобы никого не шокировать. Чтобы понять мой замысел, нужно внимательно смотреть на купленные продукты — это те вещи, которые украшали натюрморты голландских живописцев. Возможно, эта работа рассчитана не на всех: нужно хотя бы немного разбираться в истории искусств, чтобы читая текст, возникали образы. Но ведь искусство и не должно быть простым и приглаженным.
Мне же показалось это похожим на то, что делал Уорхол. Только он восхвалял бренды, тогда как Щербаков скорее даже подтрунивает над зрителем, о чем я и спросила.
— Вы правы. Со временем эти приемы: подтрунивание, ввод в заблуждение, создание диссонансов стали традиционными выразительными средствами. То, что делал Уорхол, стало языком искусства. Советские плакаты стали языком искусства, — ответил Владимир, которому также принадлежит плакат «Баррикады. Последний сеанс»: красный фон и синие, с ржавыми проплешинами буквы, которые раньше украшали кинотеатр.
В конце разговора спрашиваю, над чем художник работает сейчас — в мастерской Щербакова только старые, законченные работы и ни намека на свежие разработки. Владимир отвечает, что прежде всего ему интересно продолжать исследовать тему трансляции искусства. После небольшой паузы добавляет, что пока это только идея — а для воплощения ей, как и любой другой идее, требуется подходящее время.
Софья Сараева
Фотографии Боки Су