Владимир Шаронов размышляет о том, почему свои недостатки мы часто выдаем за достоинства, и что происходит с нашим пониманием призвания
Авторская колонка
Помните рассказ Виктора Драгунского про то, как Дениска исполнял свою любимую песню «Веди ж, Буденный, нас смелее в бой»? Он так жутко и громко заголосил на уроке, что учителя пения чуть не хватила кондрашка. А наш герой еще долго потом недоумевал по поводу тройки, поставленной из жалости — за прилежание:
— Неужели Иван Козловский поет громче меня?
Милая история, и каждый из нас легко найдет среди своих знакомых примеры, подтверждающие, как часто люди, не имеющие музыкального слуха и надлежащего голоса, склонны радовать окружающих своими ариозо и вокализами.
Но если с пением истории почти безобидные, не считая мук музыкально одаренных людей, то с прочими примерами дело обстоит сложнее. Помню, в аспирантуре по кафедре теории культуры удивлял выбор научных тем моими коллегами. Дама, лишенная какого-либо вкуса, уверенно избирала в качестве предмета исследования тенденции моды. Отпетый негодяй — нравственность, открыто бравирующий ксенофобией — толерантность и сотрудничество, великовозрастный инфант — личную ответственность, авторитарная персона — философию свободы…
Позже долгая практика работы руководителем избирательных кампаний открыла мне иную и к тому уже загадочную сторону этого феномена. Раз за разом, с какой-то фаталистической предрешенностью и даже обреченностью каждый общественный деятель и особенно политик спотыкается именно на том лозунге, который провозглашает в качестве главного. Если это будет «Закон и порядок!», после победы воцарится хаос самодурства. Если «Иду, чтобы консолидировать здоровые силы!» — через месяц-другой-третий после избрания такой деятель пересобачится со всеми. Тот, кто начнет упирать на доверие, — всенепременно станет жертвой собственной подозрительности и своих же интриг. Пообещает учиться и извлекать уроки — будет с настойчивостью идиота наступать на одни и те же грабли… Всякий раз все происходит по одному и тому же сценарию, словно на небесах какой-то ангел-пересмешник легким взмахом крыл разоблачает в лучшем случае самообман, а чаще всего — обыкновенное лицемерие. И при этом назидательно повторяет вслед за тургеневским героем:
— Друг мой, Аркадий Николаевич, об одном тебя прошу, не говори красиво!
Третья ипостась этого же явления до сих пор не дает мне покоя: это весьма распространенный духовный «механизм», позволяющий нам подавать свои недостатки как невероятное достоинство. Скажем, не умеет человек думать, и у него вместо ясных представлений каша в голове, обязательно заявит:
— Эти все вопросики-ответики лукавый нам нашептывает! Главное — уметь чувствовать! Сердечность важнее всего…
Не склонен иной к работе, а попросту говоря, ленив, скажет:
— Все суета сует! Надо больше молиться!
Мизантроп говорит о том, что он один знает сущность человеческой натуры, патологическое хамло — что всегда искренен и честен в отношениях. Вороватый гордится умением жить и заботой о будущем детей, физиологический холуй — личной исполнительностью. Наш неофит и маловер обязательно рванет бороться с иной конфессией или начнет всех учить подлинной вере и превратит в идеологическую колотушку выдернутые фразы из жизни святых…
Забавно, но тут мне вновь вспоминается рассказ о поющем Дениске. В точном соответствии с коварной механикой, переворачивающей в наших же глазах личные изъяны в добродетели, маленький герой Драгунского был уверен, что не только поет лучше Козловского, но еще и искренне возмущался пением своего одноклассника:
— Ну и смешно же пищал Мишка! Так пищит наш котенок Мурзик. Разве ж так поют!
Достаточно уже примеров детского и взрослого резонерства. Они заставляют нас поставить более серьезный вопрос, о том, как мы понимаем свое призвание, как мы его находим и как ему следуем. Я имею в виду призвание в том его высоком значении, которому соответствует в немецком языке слово beruf, а в английском — calling.
Я не раз спрашивал о понимании призвания крупных зарубежных бизнесменов и почти всегда получал ответ в духе протестантской этики: признаком верного призвания всегда становится успешность в делах. Это уводит нас к лютеровскому принципу sola fide и далее — к учению Кальвина, которому обязана своим воспитанием современная западная культура (любопытствующие читатели «Королевских ворот» вполне могут самостоятельно углубиться в эту далеко не бесполезную тему).
В ответах же соотечественников звучит противоположный мотив, который я выразил бы формулой: «верность в страданиях и верность страданиям». Мы, в отличие от иностранцев, считаем признаком настоящего призвания отнюдь не сопутствующий ему успех, который следует подтверждать нравственным отношением к людям и делу, чтобы равнодушием, жадностью и безответственностью не разгневать Небеса. Для нас важнее верность однажды избранному пути, верность, несмотря ни на что. Пусть даже от этого выбора приходится выносить непомерные испытания и переносить долгие и мучительные тяготы. Больше того: выпавшие на долю человека страдания сами по себе считаются в глазах окружающих одним из признаков призвания. Люди склонны умиляться, глядя на такого человека: «Вот ведь какая у него трудная жизнь… Но ничего не поделаешь, раз у него такое призвание!» Впрочем, кажется, еще Лев Тихомиров заметил, что очень по-русски, совершив однажды в жизни ошибку, сделав неверный выбор, держаться его, полагая это честностью.
В связи с приближающимся событием нынешней осени мне остается задать только один вопрос. Почему с некоторых пор, оценивая претендентов на выборные кресла, мы сравниваем в первую очередь их так называемую харизматичность? Почему мы не задаем совсем другие и куда более важные вопросы, например, кто из них действительно имеет высокое призвание служения обществу? То есть в личном плане честен и нравственно ориентирован не на интересы собственного кармана, действительно стремится улучшить трудную жизнь многих людей? Но чур меня, чур! Мнится мне, что в этом месте я уже слышу раскатистый смех.
иллюстрации: Маргарита Миронова, Анастасия Айрапетянц